Птица Грач

Сон о Святой и Проклятой земле.

Девушка идет по дороге, время от времени оглядывая окружающие развалины; ветер поднимает пыль и песок.

Вот слева заброшенный рынок; за ним, чуть выше – большие щиты с красными надписями на всех языках. А за щитами уже начинается Святая, а ныне Проклятая земля. Оттуда не возвращаются. Собственно, туда девушке и надо, но она чувствует, что еще не время, и решает побродить среди брошенных прилавков.

Вдруг, среди тишины и мусора, за поворотом, она натыкается на настоящий, пусть и маленький, но настоящий арабский рынок. Она выходит к лотку с разноцветными носками; когда-то давно, можно сказать, в другой жизни, она обещала такие в подарок другу, но не нашла нужной расцветки – а здесь, пожалуйста, лежат… Наверное, опять мираж.

 - Выбирай, красавица! – это ее окликают, значит, не мираж. Да, она вспоминает – в городке ей говорили, что на Старом Рынке все еще торгуют; в основном, для паломников и приключенцев, желающих с последнего рубежа взглянуть на Святые (или Проклятые?) земли. Да и местным выгодно – в приграничье никакие власти соваться не рискуют, а значит – никаких налогов и прочих неприятностей…

- Выбирай, красавица, что по вкусу? – она отмахивается и идет дальше, с любопытством глядя по сторонам – просто так, ей, наверное, уже ничего не надо… Или нет – вон на прилавке у чернобородого пожилого торговца лежат фрукты, и бананы так аппетитно выглядят…

- Подходи, красавица, у старого Карима фрукты самые лучшие, самые свежие, самые сочные!

- Вижу, - улыбается девушка. – Вот только не знаю, хватит ли у меня денег на этого красавца, - и она вынимает из кармана горсть самых разных монеток.

Торговец многое повидал на своем веку, он видит, что в горсти этой больше всего российских рублей, но есть и шекели, что еще в ходу на Старом Рынке. Шекелей этих гораздо больше, чем на один банан, и естественное желание воспользоваться наивностью покупательницы возникает у Карима, но… Девушка улыбается так беззащитно-солнечно, что торговцу тут же расхотелось ее обманывать.

- Здесь хватит, чтоб скупить половину бананов у старого Карима! – говорит он, указывая на шекели.

- Ну, столько  мне не надо, - говорит девушка, убирая монеты в карман. При этом ворот ее платья откидывает ветер, торговец замечает амулет, и настроение у него портится.

- Давно Карим не продавал ничего иудейке, - цедит он сквозь зубы.

А девушка опять обезоруживающе улыбается.

- Я уже не иудейка, - говорит она. – Я – Сара.

Торговец застывает в ошеломлении, а девушка кладет на прилавок монетку, забирает купленный банан…

- Если я окажусь тем, кем себя считаю, торговец, я тебя не забуду, - и уходит.

Со своего места Кариму хорошо видно, как выходит она из Рынка и поднимается в гору, к красным щитам.

Она знает, что там, за щитами, ничего нет, только разноцветная пыль и миражи. Но она видит березы, много берез в зеленой листве, а среди них – дома, которые дома называли немецкими… Очень похоже на ее родной район, не такой, каким он был, а такой, каким она хотела его видеть, и там, за домами, озеро… Девушка пересекает последнюю границу.

Девушка исчезла в пыли, и торговец стряхивает с себя оцепенение; немного посмеиваясь над собой, он убирает монетку, полученную от девушки, в мешочек с талисманами. «А вдруг?» Но увы, кареглазая и черноволосая была далеко не первая и наверняка не последняя. Многие из них звали себя Сарой, многие – другими именами… После Огня каждая мало-мальски значимая религия разыскала собственное Пророчество о той (или том), кто сумеет невредимым преодолеть Святые (или Проклятые) земли и принести спасение медленно умирающему миру… Вот и приезжали сюда со всех концов света девушки и юноши, непоколебимо уверенные в своем предназначении; торговцы Старого Рынка последними видели их и сначала надеялись и ждали, а потом перестали. И относились к веренице «спасителей» как к развлечению и еще одному источнику дохода. Практичные они люди, торговцы Старого Рынка.

Вечером, за уборкой прилавка и непроданных бананов, воспоминание об улыбчивой черноволосой вновь посетило старого Карима. Красивая же все-таки девка, и добрая, жалко ее. Ну и что, что иудейкой родилась, хорошая была бы жена младшему сыну…

А все же – вдруг…

май 2005